Полицейская сага - Страница 31

– Извините, доктор, продолжайте, пожалуйста.

– Спасибо. Начну сначала и попытаюсь дать вам как можно более полную картину того, что произошло с мальчиком. И специально для вас, мистер Эмерсон, постараюсь выражаться на простом разговорном языке. – Эмерсон кивнул. – Мальчик был привязан за запястья и лодыжки к некому подобию стула, к примеру, это мог быть стульчак доватерклозетного образца, при этом он был неоднократно бит гибким, тяжелым инструментом, например, отрезком обычного резинового садового шланга. В какой-то момент по ходу избиения руки мальчика были отвязаны от стула и подняты над головой, где и были вновь связаны. Я говорю об этом потому, что на предплечьях меньше следов, чем на ребрах, а связать руки над головой понадобилось для того, чтобы, так сказать, убрать их с линии огня. И либо до, либо после этой процедуры его ставили на колени, чтобы побить или отшлепать предметом, напоминающим по форме доску или лопатку. Аналогичные следы и изменения в цвете кожи я наблюдал у ребят, проходивших процедуру посвящения в члены студенческой корпорации. По правде говоря, видел и похуже. Но это было не посвящение и не шутка. Это был допрос.

Уилл Генри так и подпрыгнул.

– Допрос?

– В шутку никого резиновым шлангом не бьют, а если целью мучителя является причинить как можно больше боли, то он воспользуется кучерским кнутом или розгой. Резиновым шлангом пользуется полиция.

– Полиция?

На этот раз подпрыгнул Хармон Эмерсон.

– Мне приходилось сталкиваться с этим в Коламбусе и в двух-трех других, более крупных городах. Этот метод воздействия принято называть «умеренной пыткой» и служит он для получения во время допроса сознательно утаиваемой информации. Метод болезненный, но при его применении кожа и кости остаются целы. Сегодня жертва подвергается избиению, а завтра в состоянии предстать перед судом. Конечно, это незаконно, и если полицейского уличить в применении подобного метода, ему можно предъявить обвинение в оскорблении действием, однако, «копы» не любят давать показания против других «копов», не более, чем врачи свидетельствовать против других врачей.

– Кстати, коль скоро мы заговорили о полиции, запястья мальчика могли быть не связаны, а защелкнуты наручниками. Отметины на запястьях отличаются от следов на лодыжках. Хотя я не представляю, как он мог убежать от мучителя, если руки у него были скованы наручниками. Но позвольте продолжать. На ногах имеются царапины, свидетельствующие о том, что перед падением он продирался через густой кустарник. Ступни сильно изранены, несмотря на то, что покрыты мозолями, так что перед смертью он, скорее бежал, чем шел шагом. Кстати, смею предположить, что это мальчик из бедной фермерской семьи, – мальчик восемнадцати-девятнадцати лет, у которого ступни ног все еще имеют мозольную подушку. Есть, кстати, и потертости. Возможно, какое-то расстояние он шел в непривычной обуви. Кожа на руках тоже очень грубая, ногти обломаны, и под ними краснозем, который он, по-видимому, не в состоянии был выскрести. Готов поспорить, еще за день-два до всего этого он работал на ферме.

– Так где я остановился? А наиболее вероятно то, что он упал с обрыва на бегу, не похоже, чтобы тело его туда притащили и сбросили. Скорее всего, он ударился головой, сломал себе шею и кость на левой руке и вывихнул левое плечо. Встать он уже не смог.

– Он не ел от полусуток до суток, хотя ему давали воду. Логично предположить, что он находился в заточении не более двадцати четырех часов. И я полагаю, что, за исключением серьезных ранений, причиненных падением, все прочие могут считаться поверхностными и несущественными. При этом нет указаний на то, собирался ли тот, кто его бил, убить его или даже нанести серьезное увечье, хотя осмелюсь утверждать, что тот, кто захватил его, вряд ли позволил бы ему бежать из опасения, что тот может обратиться в полицию. Мы также не знаем, что было бы дальше, если бы мальчик не сбежал. И следы на теле могли оказаться лишь прелюдией к чему-то более страшному.

Солз перелистывал записи в полнейшей тишине, которую не осмелился нарушить даже Хармон Эмерсон: все пытались нарисовать себе картину случившегося.

– Я думаю, что это все, хотя одну вещь мне хотелось бы выделить особо. Насколько я сумел установить, все полученные мальчиком удары, как шлангом, так и лопаткой, наносились в равном количестве и с одинаковой силой по обеим сторонам тела. Это необычно. Гораздо чаще физическое воздействие приходится на какую-то одну сторону в зависимости от того, какая рука у мучителя рабочая: правая или левая. Это указывает на то, что воздействие производилось одним человеком, потому что двое или более не смогли бы соблюсти подобную степень аккуратности. А коль скоро речь идет об одном человеке, причем не обязательно только мужчине, но, возможно, и женщине, я в состоянии сделать вывод, что этот человек одержим манией порядка, особенно, симметрии. Он как бы внутренне обязан наносить равное число ударов по обеим сторонам тела. И эта жажда симметрии наверняка проявляется у него в быту. Готов утверждать, что он расчесывает волосы на прямой пробор ровно посередине.

– Я расчесываю волосы на пробор посередине, – заметил Уилл Генри.

– Я это уже заметил. И, по правде говоря, если бы вы не были новичком в полицейских делах и если бы Фрэнк Мадтер не знал вас, как облупленного, я бы, начальник, счел подозреваемым номер один именно вас.

– Что?

– Первой моей мыслью было, что тот, кто это сделал, имеет опыт службы в полиции. Резиновый шланг не является обычным инструментом воздействия. Цель его применения – получить информацию, а не калечить или убивать. Подобная техника воздействия передается из уст в уста от полицейского к полицейскому, от одного управления к другому. Обыкновенный горожанин этого не знает, да это ему и не нужно. Если двое затеют драку или устроят свалку, они будут лупить друг друга бутылками или досками, а то и чем другим, что подвернется под руку, но уж, конечно, не резиновыми шлангами. Резиновый шланг – это инструмент, избираемый хладнокровно и преднамеренно.